Читать книгу - "Детский нейрохирург. Без права на ошибку: о том, кто спасает жизни маленьких пациентов - Джей Джаямохан"

планирование, хотя некоторые вещи предвидеть попросту невозможно. Например, сбитого машиной десятилетнего мальчика. Когда нас вызывают, мы мчимся на всех парах. Бросаем все свои дела и бежим в приемный покой или детскую реанимацию. Этот мальчик был из местных, так что его доставили в наш приемный покой. Как только там поняли, что у него травма мозга, позвонили нейрохирургам.

Его привезли на скорой:

– Мальчик, десять лет, ДТП, подозрение на тяжелую травму головы.

По этому мальчику с виду было и не догадаться, что он пережил – что он еще переживает. Несколько ссадин на лице и небольшой синяк на голове – можно было бы подумать, что он просто упал с велосипеда. С каждым из нас в детстве наверняка случалось и похуже.

Я проверил зрительную реакцию, посветив ему в глаза маленьким фонариком.

Зрачки отреагировали, что указывало на наличие мозговой деятельности. Всегда хороший знак. Признак того, что сознание внутри еще теплится. Вопрос в том, надолго ли.

С дыханием обнаружились явные проблемы. Дыхательное усилие было минимальным, так что прежде всего мы подключили пострадавшего к аппарату ИВЛ.

Компьютерная томография – весьма незамысловатая диагностическая процедура, но она дает примерную картину. И у этого мальчика картина не обнадеживала. Хотя его лицо и руки особо не пострадали, мозг парня пережил сильнейшее сотрясение. Он выглядел так, словно мальчик побывал на боксерском ринге. Я мог только догадываться, насколько сильный произошел удар, вызвавший подобные повреждения. И я был не единственным, кто об этом думал.

Рождение ребенка может привести к невероятному стрессу. Младенцы по определению полностью беззащитны и полагаются на взрослых, которые должны удовлетворять все их потребности. Для новоиспеченных родителей это может быть непростое время: они не уверены, делают ли все, что нужно, делают ли это правильно, делают ли это достаточно часто. Мы все через это проходим. В какой-то момент, впрочем, жизнь снова входит в русло. Новоиспеченные родители понимают, что знают свое дело, что любят своего ребенка, что все будет хорошо. А потом случается нечто подобное.

Представьте себе десять лет счастливой семейной жизни. Столько всего вместе пережито, столько смеха и слез, столько воспоминаний.

Родители недоумевают, как быстро пролетело время, и думают о будущем своего ребенка. Представьте, как они кладут ему в рюкзак сэндвичи на обед, целуют в лоб и отправляют в школу, как делали это сотню раз прежде. А затем им звонят и говорят, что ребенок в больнице, без сознания. Ничто на свете не может к такому подготовить.

Мы перевозим мальчика из приемного покоя в детскую реанимацию, где медсестра сообщает мне то, чего я ожидал и боялся:

– Родители здесь.

– Хорошо, – говорю я. – Я приду, как только мы здесь закончим.

Чего я не говорю ей, так это: «Сообщите им плохие новости». Это моя работа. Удовольствия мне подобный разговор не доставляет, но я умею это делать. Я знаю, что могу сообщить ужасные новости, тем самым порой разрушив людям жизнь, а затем осмыслить очередной непростой рабочий день и, будучи лишь слегка сломленным, вернуться вечером домой к собственной жене и детям. Возможно, эта медсестра также способна справиться. Может, она умеет дистанцироваться от чужой трагедии, став ее невольным вестником. Или же тот факт, что она разбила сердца двум незнакомым людям, станет для нее травмой на всю жизнь. Я не готов идти на подобный риск.

Мальчик с травмой мозга – мой пациент. Он под моей ответственностью. Если грянут слезы и злобные нападки, пускай они будут направлены на меня. Я высокий, я большой и сильный, как в прямом, так и в переносном смысле. Я могу это перенести. Прежде, однако, нам нужно сделать все возможное, чтобы спасти пациента.

Обширная травма мозга сродни вывихнутой лодыжке. Лишь на следующий день становится ясно, насколько все серьезно. Снимки дали мне понять, что я имею дело с очень значительными повреждениями мозга. То, что глаза у мальчика реагируют на свет, – хороший знак. Теперь мне нужно понять, заканчиваются ли на этом его возможности или только начинаются. Для этого первым делом мне необходим мониторинг внутричерепного давления. В любой момент может возникнуть гидроцефалия, кровотечение или отек мозга. Нам нужно быть готовым к осложнениям.

Чтобы что-либо сделать, необходимо попасть внутрь, не причинив дополнительного вреда. К счастью, в Нарнию существует проход. Это покажется удивительным, с учетом того, насколько сложен мозг и как запросто можно разрушить человеку жизнь, промахнувшись всего на один миллиметр, но в нем есть области, которые мы толком не используем. Если мысленно провести вдоль лица вертикальную линию вверх от правого глаза и еще одну, горизонтальную, от кончика уха, то на их пересечении будет расположена правая лобная доля – молчаливый участок головного мозга, который особо ничем не занят. Может, через несколько лет мы и узнаем, что он является куда более важной его частью, но на основании имеющихся на данный момент знаний можно сказать, что это, по сути, «наполнитель», который делает правую лобную долю идеальным местом для размещения датчика внутричерепного давления.

Мальчик под наркозом. Благодаря анестезии он будет лежать спокойно. Мне нужны какие-то десять минут. Под моим наблюдением младший врач делает небольшой надрез в правой лобной области, а затем просверливает небольшое отверстие – примерно такое же вы сверлите в стене, чтобы повесить небольшую картину. Через него ассистент вводит пьезоэлектрический провод. Фактически это продвинутая разновидность пьезозажигалки для газовой плиты: при нажатии на кнопку возникает электрический заряд, проходящий по проводу и дающий искру, от которой воспламеняется газ. В данном случае в сдавливаемом мозгом проводе создается ток, который затем преобразуется в давление, измеряемое в миллиметрах ртутного столба (мм рт. ст.) манометром. Нормальным является давление в диапазоне от 5 до 10 мм рт. ст.

Через пару секунд после ввода провода я смотрю на монитор. Он показывает 16 мм рт. ст., что является пограничным, но не критическим значением. Может быть, он будет в порядке. При этом, как и с вывихнутой лодыжкой, настоящий отек, вероятно, еще впереди.

Я вздыхаю, снимаю маску и мою руки. Теперь самое сложное. Разговор с родителями.

Все справляются со стрессом по-разному. Зачастую я вижу родителей, которые стоят отдельно друг от друга, в разных концах комнаты, и смотрят в разные стороны. Они делают это не специально. Они реагируют каждый по отдельности, как могут. Другие же тесно прижимаются друг к другу, образуя чуть ли не единое целое. Именно такое единое целое я и вижу перед собой в данном случае.

Я начинаю разговор, выразив искренние соболезнования. Я и представить не могу, каково им. Было